Станислав Поздняков: «Пик коммунизма не покорил. Не хватило 500 метров»

Большой разговор с главой Олимпийского комитета России

Станислав Поздняков
Родился 27 сентября 1973 года в Новосибирске
Президент Олимпийского комитета России с 2018 года.
Президент Европейской конфедерации фехтования с 2016 года
Четырехкратный олимпийский чемпион (1992, 1996, 2000)
10-кратный чемпион мира (1994, 1997, 2001, 2002, 2003, 2005, 2006, 2007)

Такое бывает редко — выходишь от большого чиновника и думаешь: какой же славный, милый человек! Два года Станислав Поздняков, великий фехтовальщик, возглавляет Олимпийский комитет России — и все это время мы остро желали сделать его героем «Разговора по пятницам». Но Поздняков с интервью не частил. Неторопливых, за жизнь, не давал вовсе. Говорил коротко и по делу. Зато накануне 47-летия отыскал время. Пригласил в кабинет на Лужнецкой.

Экскурсии

— Иосифа Бродского на 50-летие накрыла жуткая депрессия. Вам на днях 47. Тревожно?

— Нет. Абсолютно! Не успеваю волноваться! Единственное, что напоминает — то, насколько быстро растут дети. Скоро старшая дочь, София, замуж выходит. Сразу понимаешь: тебе точно не 20 лет…

— За фехтовальщика выдаете?

— Угадали. За Костю Лоханова, саблиста. Что касается меня — пока есть желание и амбиции двигаться вперед, возраст не ощущается. Вот посетил «Бородинское поле». Гиду нашему прилично за 70. 53 года работает в этом музее. Я вижу, как горят у него глаза, показывает на макете движение русской кавалерии и французских гренадеров… Честное слово — самому стареть не страшно, когда с такими людьми сталкиваешься. Можно в 70 лет вести прекрасную, активную жизнь. С задором проходя километры каждый день.

— Хорошая экскурсия.

— Шикарная. Причем спонтанная. Собрались да поехали с женой. Давно хотели, а тут образовался редкий выходной.

— Следующую экскурсию уже наметили?

— Как начинаешь всерьез планировать — ничего обычно не получается. Вся сегодняшняя жизнь с ее динамикой состоит из экспромтов.

— Куда вам очень хочется?

— Два места. Недавно открывшийся Ржевский мемориал. И храм Вооруженных сил. Дважды заглядывал в «Патриот», но времени было так мало, что храм не увидел.

— За границей времени на музеи больше?

— Там-то вообще нет. Только работа и график: гостиница — спортивный зал — аэропорт. Городские красоты рассматриваю из окна автобуса. А отпуск провожу всегда в России. Есть невероятные места! Вот на Камчатке был и летом, и зимой. В прошлом году на Байкале отлично отдохнул, в этом — на Алтае.

— Медведя на Камчатке видели?

— Метрах в четырех. Это было в долине гейзеров. Он разлегся прямо у деревянного настила. В августе медведь настроен благодушно. Кругом рыба, ягоды. Впрочем, близкого контакта наши сопровождающие не допустили бы.

— С возрастом часто люди меняются не в лучшую сторону. За собой замечаете черты, которым не рады?

— Еще бы.

— Это какие же?

— Самому себе кажется — ты больше всех знаешь. Больше умеешь. Не чувствуешь, как начинаешь насаждать свои знания окружающим. Порой возникают сложности в общении с родственниками. Которые не привыкли к таким манерам. Супруга это называет «профессиональная деформация».

— Дочки огрызаются?

— По глазам вижу: не со всем согласны…

— Вот дочь возвращается домой и заявляет: «Папа, я выхожу замуж». Пытаетесь отговорить?

— Ни в коем случае. Ребята дружат больше двух лет. С избранником хорошо знаком. Была возможность долго общаться. Так что никаких потрясений.

— Прямо «долго» общались?

— Спасибо коронавирусу. Самоизоляцию проводили вместе. Костя жил с нами. Я вижу — классный парень.

— Мы представляем, какие черты характера вам помогли в жизни. А какие помешали?

— Пожалуй, торопливость. В фехтовании спешить нельзя. Каждый выпад, укол нужно четко просчитать. В жизни — то же самое. Я все пытался оббежать паровоз, который и так едет. Многое делал правильно — но чуть раньше времени. За что и бывал бит. Первые несколько моих проектов умерли не потому, что были плохими. А из-за того, что позволил себе фальстарт.

— Зато некоторые воплотились безупречно.

— Например, создание в Новосибирске фехтовального центра. Открыли ровно год назад. Вот там все сложилось идеально.

— Впереди у вас день рождения. Самая необычная обстановка, в которой встречали?

— Какая же у меня, получается, размеренная жизнь — не могу вспомнить ничего экстраординарного… (смеется). Хотя — был случай! 2000 год. Возвращаюсь из Сиднея, с Олимпиады. Как раз 27 сентября прилетаю в свой Новосибирск, 4 утра. Валит снег хлопьями! К такому повороту совсем не был готов. Ну, а главное — впервые увидел младшую дочь, которая родилась 2 сентября!

— Интересные подарки в вашей жизни случались?

— Что дарят фехтовальщику? Как вы думаете?

— Сабли, шпаги и мечи?

— В том-то и дело! Какие только палаши мне ни вручали. Кто новую саблю принесет, кто старинную. В загородном доме висят на стенке. Некоторые здесь храню, в ОКР.

— Турецкие были?

— Вот турецких почему-то не случилось. Польские — сколько угодно. Восточноевропейские. Они самые красивые, кстати.

Родченков

— Члены МОК — люди колоритные. Общаетесь с ними регулярно. Самый живописный персонаж?

— Глава Ассоциации национальных олимпийских комитетов шейх Ахмад аль-Сабах. Невероятно интересный собеседник. А внешне какой яркий!

— В национальном костюме?

— Довольно часто — в национальном, арабском. А на следующем приеме встречаешь его уже в европейском. Очень интеллигентный, порядочный человек. Прекрасно воспитанный. Никак не демонстрирует, какими миллионами ворочает.

— Самое большое профессиональное удивление за последнее время?

— ВАДА внезапно заняла конструктивную позицию в вопросах последних изменений в российском антидопинговом агентстве. Не ожидал!

— Полагали, будет тяжелее?

— Мы-то сделали все, чтобы сохранить независимость РУСАДА. Но зная, насколько бывают ангажированы наши западные коллеги, готовились к тому, что снова переведут дискуссию в юридическую плоскость.

— Что же случилось? Есть версия?

— Как я понял, исполняющий обязанности гендиректора РУСАДА Михаил Буханов был воспринят Западом. Началась нормальная, конструктивная коммуникация с гендиректором ВАДА Оливье Ниггли.

— Хоть раз живьем Родченкова видели?

— Никогда.

— Была бы возможность пообщаться полчаса — какие вопросы ему задали бы?

— Я бы не стал с ним разговаривать.

— Почему?

— Он уже столько наговорил… Несколько фильмов сняли! Книги пишет! Ну о чем беседовать?

— Совсем не интересно?

— Человек живет в своем образе, который сам нарисовал. Нуждается в психологическом лечении, на мой взгляд.

— Вам виден психический недуг?

— И вижу, и чувствую! У Родченкова паранойя, уже давно. Мне с этим человеком все ясно.

— У вас нет вопроса, как он мог занимать такой пост?

— У меня есть вопросы к тем, кто принимал его на службу. Иногда даже их задаю.

— Что слышите в ответ?

— Мол, Родченков должен был наладить работу в Московской антидопинговой лаборатории. Считался известным специалистом в этой области.

— Над каким распоряжением у вас особенно зависла рука — подписывать или нет?

— Это был приказ о сокращении численности сотрудников ОКР. Когда началась история с коронавирусом.

— Сильно сокращали?

— На 15−20 процентов. Пришлось корректировать программы подготовки к Играм в Токио и Пекине. Многое переносилось на следующий год — а значит, и часть расходов надо сдвигать. Ужиматься.

— Это испытание.

— Но в чем-то пандемия помогла. Например, сделали ремонт в ОКР, пока здание пустовало.

— Дорого?

— Специалисты поражаются, в какие деньги мы уложились с учетом большого объема работ. Около 15 миллионов за этаж. Скоро увидите новые лифты. Прежние ездили лет сорок — сколько стоит это здание. Постарались вернуть исторический облик внутренним помещениям. Увидев, что сделали с московским метро.

— То есть?

— Расчистили площади от палаток, наследия 1990-х. Совсем другая картина!

— Последняя поразившая вас цифра?

— Что-то и не вспомню…

— Вы же подписываете миллионные сметы.

— Вот это меня давно не удивляет! Хотя поначалу был шок. В федерации фехтования во всех графах — тысячи рублей. В ОКР — миллионы.

Авария

— Хоть кому-то в этом кабинете удалось довести вас до бешенства?

— О, нет. Бешенство для руководителя — непозволительная роскошь.

— А до крика?

— Я вообще не кричу. Спросите у моих сотрудников.

— На дороге тоже не срываетесь?

— Там-то я даже спокойнее, чем в кабинете. У меня водительский стаж с 19 лет, всегда обожал автомобиль. А сейчас за руль сесть — праздник!

— Редко удается?

— Очень. Бывает, по несколько месяцев не получается. Потом садишься как в первый раз. Вздрагиваешь.

— Ну избавились бы от шофера. Если так любите водить.

— Избавился бы прямо сегодня — если б не вопрос с парковкой.

— Нравится вам то, что происходит в Москве?

— По сравнению с тем, что было в 1990-х — это прорыв. Я работал на Поварской. Там машины ставили в два ряда. Вот ввели платные парковки, приезжаю в офис 5 января. Пусто! Вообще никого, улица вымерла! Отыскиваю в телефоне приложение — все работает. Выхожу из машины, оглядываюсь — может, эвакуатор увозит?

— Нет?

— Нет. Просто народ не привык. То же самое было, когда повысили парковку до 360 рублей за час. Московские власти действуют разумно. Парковаться в центре — привилегия, которая стоит денег. А идут они на благоустройство города.

— Вот вам пример — Шмитовский проезд. Далеко не центр. Детская больница — те же 360 рублей в час за парковку. Это нормально?

— Снизишь цену — тут же эти места займут люди, которые вовсе не в больницу приехали. Где баланс? Всех разом счастливыми не сделаешь!

— Если вы столько лет за рулем — наверняка дорога дарила приключения.

— Как без них? Я же регулярно из Новосибирска гонял на машине в Москву.

— Это тысячи три километров?

— Три триста. Просто из любви к приключениям. Катишь, смотришь, как страна меняется… Но приятнее из Новосибирска ехать в Москву, а не наоборот.

— Почему это?

— Дорога становится все лучше и лучше!

— ЧП были?

— В середине Уральского хребта останавливаюсь на дороге с реверсивным движением, пропускаю встречный поток. Передо мной рабочий в комбинезоне вдруг начинает метаться, бегать перед капотом. Думаю: что человек егозит? А это он уже видел — несется на меня автомобиль и не собирается притормаживать.

— Какой ужас.

— Челябинский пенсионер влетает в зад моей машине. В стоячего!

— На «копейке»?

— Нет, «Рено»… Какое же «Рено»? Кажется, «Сандеро». Есть такой?

— Есть.

— Я вылезаю из машины — а он не может. Заклинило дверь. Склоняюсь: «Все нормально?» Оттуда вопль: «Ты чего тормозишь на ровном месте?!» Все понятно, думаю. Человек в шоке. Ладно, подожду. Тут до меня доходит, почему он не собирался тормозить.

— Почему?

— Точно напротив того места в засаде сидели гаишники. Караулили сплошную. Вот пенсионер на них и засмотрелся. Зато не пришлось ждать экипаж из соседнего города, эти вылезли и моментально все оформили. А то жара стояла — градусов сорок.

— Вот случилось такое. Что делать дальше?

— Собрал остатки бампера, покидал в багажник. Самый большой кусок выкинул в овраг. Двинул дальше в Москву.

— Это что ж за автомобиль живучий у вас был?

— «Мерседес» E-класса. Такой удар — но даже оптика не пострадала. Потом приезжаю в страховую, мне говорят: «А где бампер-то?» — «Нет его. Там и выбросил, не тащить же с собой…» — «На нет и суда нет». Даже фотографии смотреть не стали — урезали сумму. Так что имейте в виду.

— За время пандемии успели сделать то, на что прежде не хватало времени?

— Познакомил своих детей со старыми фильмами. Которые сам обожаю.

— Например?

— «Убить дракона». Киноэпопея «Освобождение». Я уже и забыл, что такое возможно — сидеть с семьей перед телевизором. До этого мы смотрели вместе «Ну, погоди!» и «Том и Джерри». Представляете перерыв?

— Ну и как им?

— Понравилось! Иногда переспрашивали: «Вот это мы правильно поняли?» — «Все правильно…» Пусть знают, как жили их родители.

— Фильмы вы для них открыли. А что открыли для себя за это время?

- Видео и конференц-связь. Zoom, Blue Jeans, Microsoft Teams… Это были страшные для меня слова!

— Скоро и в Лозанну съезжаться будет незачем.

— Возможно! Все это здорово облегчает жизнь, экономит средства и время. А то у нас страна такая, что нельзя добраться из Москвы до Камчатки, не потратив 10 часов.

Памир

— Ваша страсть — горы. Последнее восхождение?

— В мае прошлого года. Одна из вершин Алтая — Актру. В 2015-м поднимался на Белуху.

— С первого раза покоряете?

— Белуху — со второго. Из-за погоды. Еще по весне была попытка подняться на гору в районе Красной Поляны. Но…

— Не удалось?

— Нет. Очень много снега, лавинная обстановка не лучшая. Да и март, уже подтаивало.

— Вы занимаетесь альпинизмом на таком уровне — вбиваете крючья в отвесные скалы?

— На скалы стараюсь не лазить. Не очень это люблю. А вот ледово-снежные маршруты — да!

— Почему не любите?

— Там многое зависит от комплекции. Мои 100 килограммов веса — это слишком для рельефа. Плюс рюкзак за спиной. Рискованно!

— Зато на Памире покорили три семитысячника.

— Пик Ленина и Корженевской. Пик Коммунизма — дошел до семи тысяч. Полностью не покорил. Ночью его заволокло снегом. Спуститься-то было сложно. Два дня на это ушло!

— До полного покорения много оставалось?

— 500 метров. Это как от моего кабинета до Лужников. Ерунда. Но погода сломалась. Лютый снегопад. Приходилось время от времени снимать очки — чтобы хоть что-то разглядеть. Залепляло! Так их и оставил на лбу. Спустились ниже — появились разрывы между облаками, солнце пробивалось.

— Представляем, как красиво.

— Красиво-то красиво… Идешь — не обращаешь внимания. А оказалось, «поджег» глаза. Начались проблемы со зрением. Называется «снежная слепота».

— Вообще ничего не видели?

— Глаза сильно чешутся, слезятся. Ты идешь — но не можешь сконцентрироваться на картинке. Почти вслепую. Жмуришься.

— И как спускаться?

— Я в связке с другом, Сергеем, горным гидом. Так долго спускались еще и потому, что начались приключения с трещинами.

— Это как?

— Их припорошило снегом. Сергей легче меня — шел впереди. Чтобы если сорвется, было проще вытаскивать.

— Серьезный риск свалиться в трещину?

— Огромный. Прямо за нами спускались двое турок. Одного зажало в трещине.

— Погиб?

— Нет. Бросили веревку — потихоньку вытянули.

— На ваших глазах?

— Скорее, ушах. Мы встали на ночевку, палатка — прямо на «ребре». Еще и горелка сломалась.

— Для альпиниста это беда.

— Ужас! Вдобавок села связь. В лагере не понимают, что с нами, супруга моя внизу… Чуть успокоились, когда с рассветом рассмотрели палатку на склоне. А у нас литр воды на двоих, два куска урюка и шоколадка. Сутки держались на этом.

— Никаких пакетиков с порошковой едой?

— Были сублиматы — но для них же кипяток нужен. А горелки нет…

— Ах, точно.

— Вот когда завтракали этим богатством, услышали сверху: «Help!» Но турки сами промахнулись — пытались идти в нашу сторону и забыли про трещины. Рванули по прямой, а надо было обходить «змейкой».

— За два дня спуска не обморозились?

— Нет, экипировка отличная. А запасную горелку в следующий раз возьмем обязательно. Сейчас-то в последний момент от нее отказались: «Что две попрем? Одна хорошая, никогда не подводила!» В горах за каждый грамм борьба. Все несешь на себе. Про каждый предмет десять раз подумаешь.

— Рюкзак весит 30 кило?

— 30 — у тех, кто внизу ходит, все на себе тянет. Кто идет на штурм — у тех до 20 килограммов. Современная горелка весит граммов 300−400. Но даже это считаешь. О лишней шоколадке вопрос стоит!

— Ну и ну.

— Никто не берет металлическую посуду, например. Если достанешь обычную ложку — на тебя посмотрят, как на сумасшедшего. Только попавший туда впервые может оказаться в солдатском ремне с латунной бляхой. Сегодня штормовая куртка весит 250 граммов! А у наших предшественников — около килограмма. К тому же размокала от дождя. Еще два прибавлялось.

— Прежде за подъем на пик Коммунизма давали симпатичный жетон. А сейчас?

— Так раньше была спортивная составляющая. Теперь — коммерческий альпинизм. Наши в 1982-м поднялись на Эверест по такой стене, по которой и сегодня никто не пройдет. При этом тысячи людей заходят по «классике». Уловили разницу?

— Профессиональные альпинисты как звали пик Коммунизма, так и продолжают? Или выучили новое имя — Исмаила Сомони?

— Только «пик Коммунизма». Хотя во всех документах уже иначе.

— Пик Коммунизма у вас еще будет? Надо же покорить!

— У меня в альпинизме спортивных целей нет. Кто-то хочет стать «снежным барсом», собрать все семитысячники. Мне не нужно. Гора приняла — замечательно. Не пустила? Ничего страшного. Достаточно факта, что побывал в этом месте.

Лавина

— Был в горах момент настоящего страха?

— Хм… «Настоящий» от «ненастоящего» чем отличается?

— Настоящий — это что-то животное. Когда себя не контролируешь.

— Нет. Тогда не было.

— Самая большая опасность, с которой там столкнулись?

— Лед как стекло — даже «кошки» не держат. Попадаешь на скальный участок — там камни двигаются. Каждый с подвохом. Но ты настолько веришь в связку, что большого страха нет. Вытащат! Хотя на гребневых маршрутах пробивает. Глянешь влево, вправо — а с каждой стороны по километру вниз.

— Голова кружится?

— Прихватывает…

— Горная болезнь — это не про вас?

— Она каждого достает!

— Как достала вас?

— Одно дело — идти снизу и набирать плавно. А если тебя забросили вертолетом, как на памирскую поляну Москвина — другой расклад. 4200 — практически с нуля! Тут же знакомишься со всеми симптомами.

— Что кроме головной боли?

— Аппетита никакого. Подташнивает. Повышенный пульс. Прошел несколько шагов, а ощущение, что 400 метров пробежал на скорость.

— Сколько нужно на адаптацию?

— Сутки на каждую тысячу. Я бы советовал «гималайскую тактику». Пилообразную. Поднимаешься — чуть-чуть спустился. Потом снова. Кстати, ночевку на семитысячнике я спокойно перенес. Главное — аппетит не пропал. Это основной показатель высотной адаптации. Не скажу, что много ел, но черный хлебушек с салом хорошо зашел.

— А если нет аппетита?

— Тогда шансы добраться до вершины резко снижаются. Еще перед восхождением нужно обязательно залечить все болячки. На высоте они обостряются моментально, любая простуда может быстро обернуться воспалением легких.

— Говорили со многими альпинистами. Почти никто не смог ответить на вопрос — «зачем?»

— Как-то услышал фразу: альпинизм — идеальное сочетание неприятного с бесполезным…

— Звучит. Как же вас в горы занесло?

— А вот в этой истории — ответ на вопрос «зачем». В 2008-м я с друзьями отправился в отпуск на Алтай. После неудачной Олимпиады в Пекине. Четвертое место в командном турнире даже не провал — полное фиаско!

— Да уж.

— Я пребывал в депрессивном состоянии. Не помню в жизни момента хуже, чем тогда. На Алтае устроили прогулочное восхождение. Гора небольшая, должны были подняться с 2400 на 3500. Но когда целый день упираешься на склоне, только и думаешь, как поставить ногу, куда перескочить… Вернулись на базу затемно и до меня дошло: ни разу не вспомнил Олимпиаду!

— Здорово же.

— Полный внутренний комфорт! Вскоре я уже целенаправленно ехал на эту же базу. Чтобы забраться куда-то повыше. Так и затянуло.

— Самые фантастические пейзажи, которые видели с высоты?

— Один из таких сохранился у меня на фотографии. Висит дома. На склоне пика Коммунизма есть удивительное плато. Высота — 6100. Размером с десяток футбольных полей. Совершенно плоская поляна. К ней тянутся крутые склоны. Было утро, мы как раз начали подниматься. Вдруг всю долину заволокло облаками, легли вровень со снежным плато. Снег будто перетекал в облачность. Пик Коммунизма напротив Корженевской. Отчетливо видно, что у нас яркая солнечная погода, а внизу все накрыто облаками…

— Сами засняли?

— Сфотографировал мой товарищ. Поднялся чуть выше — снял, как я сижу на рюкзаке и на все это смотрю. Интересный кадр! Человек — и мощь природы. Там, внизу, суета, а эти горы стояли миллион лет до нас — и будут стоять еще столько же. Взирают на людей, как на пришельцев, которые мелькнули ненадолго.

— Прекрасные картины вы в горах видели. А кошмарные?

— Вы о чем?

— Федор Конюхов нам рассказывал, как наткнулся на Эвересте на мумифицированные трупы альпинистов.

— Да. Такое я видел.

— Где же?

— На пике Ленина. В июле 1990-го там произошла жуткая трагедия — на высоте 5300 метров обвалившимися ледяными глыбами снесло целый лагерь.

— Сколько погибло?

— Почти полсотни человек. Когда идет лавина — людей найти невозможно.

— Спрессовывает?

— Закатывает в эту массу. В чем ужас лавины? Она за минуты превращается в бетон. Потом ледник скатывается вниз — и там вытаивает. Последствия той трагедии я увидел своими глазами.

— Что именно?

— Фрагменты одежды, оборудования, палаток, рюкзаков. На одном из них просматривалась надпись — Israel. Из подтаявшего ледника по сей день достают останки погибших и хоронят на поляне у подножия пика Ленина.

— В тех краях, говорят, серьезные лавины. Попадали?

— Нет. То, что было — даже лавиной не назовешь. Просто небольшая осыпь снега. Промежуточные лагеря ставят в таких местах, где лавин не бывает. Хотя все когда-то случается первый раз. Вот и площадка на пике Ленина, где в 1990-м произошла трагедия, считалась одной из самых безопасных на маршруте. Когда альпинист попадает в лавину, он практически обречен. Фрирайдерам проще.

— Почему?

— Многие катаются с противолавинным рюкзаком. В экстренной ситуации рвешь чеку — и через несколько секунд за спиной огромный пузырь, который удерживает на поверхности, не позволяет снежной массе тебя засосать. Но для альпиниста такой рюкзак — слишком тяжелый, весит не меньше трех килограммов.

Спуск

— Отец Хабиба говорил: «Нет ничего красивее полета орла». Как вы продолжите фразу: «Нет ничего красивее…»?

— …Вида с семитысячника. С пика Корженевской просматривался весь Памир! Лишь бы с погодой повезло. А то иногда поднимаешься на вершину — все облаками затянуто, сплошное «молоко». Но если небо чистое — ощущения волшебные, пробирает до мурашек.

— В такой момент не грех и 50 граммов коньяка махнуть.

— Внизу, в лагере, — пожалуйста. На вершине — ни-ни. Потому что спуск — самая сложная часть восхождения. Именно там 80 процентов несчастных случаев. Человек уже измотан, внимание притупляется…

— А в лагере как отмечаете?

— Пивом. С учетом серьезной потери жидкости оно очень хорошо идет. Из крепких напитков в горы берем разве что «Егермейстер». Приятная штука, сладковатая, на травах, без спиртовой отдушки. Перед сном можно по глоточку сделать. С женой до сих пор вспоминаем, как в 2014-м годовщину свадьбы отпраздновали на пике Корженевской. Склон на высоте 5600 метров, двухместная палатка, куда впятером набились, бутылочка «Егермейстера»… Романтика!

— Минимальное количество времени, которое провели на вершине?

— Пять минут. Даже если видимость — «молоко», все равно ждешь немножко, надеешься на небольшой просвет, который позволит насладиться пейзажем. Ну и дух надо перевести, сфотографироваться.

— Что там, наверху, кроме снега?

— Консервные банки, где люди оставляют записки. Это старая альпинистская традиция. Но я так ни разу не делал. На часто хоженых маршрутах — не вижу смысла. Мне фотографий хватает. А на пике Ленина помимо консервных банок обнаружил гипсовый бюст Ильича.

— В добротном состоянии?

— Вполне. Видно — не так давно кто-то принес.

— Предварительно выложив все горелки?

— Не исключено. Я приподнял бюст — парочку килограммов весит точно… А на Алтае мужик на моих глазах тащил на Белуху огромный деревянный крест.

— Успешно?

— Конечно, нет. На полпути силы кончились, воткнул в сугроб. На Алтае вообще интересная публика. Много любителей эзотерики, духовного просветления, бродят летом целыми группами. Для них Белуха — сакральное место. Там же в базовом лагере встретил дедушку, который в 80 с лишним лет поднялся на Белуху. Сам, без посторонней помощи. Медленно-медленно — но дошел. А это четыре с половиной тысячи метров!

— Тоже эзотерик?

— Нет. Обычный человек, один из основоположников альпинистского движения в Алтайском крае. Вот еще пример из серии — «стареть не страшно».

— А чем Эльбрус запомнился?

— Спуском! Обычно он длится долго, иногда растягивается на несколько дней. Сначала спишь на снегу, потом на камнях, дальше — на травке. Постепенно привыкаешь к цивилизации. Например, добравшись до лагеря с деревянным туалетом, испытываешь такой кайф, что словами не передать. А с Эльбруса возвращаешься стремительно. Благодаря подъемникам, которые расположены на высоте 3800.

— Сколько до них с вершины?

— Чуть более двух тысяч метров. В итоге на все про все уходит меньше суток. Подъем начинается в 2−3 часа ночи. В 11−12 — ты на вершине. А в районе 16 уже сидишь внизу, в шашлычной! Вот за это я Эльбрус и полюбил.

— Жена с вами во всех походах?

— Да. Ей тоже в радость. Горы, свежий воздух, ночевки в палатках… Правда, на семитысячники не поднималась.

— Не смогла? Или не захотела?

— Второе. Настя, как и я, в горах спортивных целей не ставит. На пике Корженевской дошла до последнего штурмового лагеря. Это 6400 метров. И решила — достаточно. Дальнейший маршрут до вершины — по гребню, крутой и не очень приятный.

— Экспедиция на Памир — дорогое удовольствие?

— С авиабилетами и оборудованием — примерно четыре тысячи долларов.

— Об Эвересте задумывались?

— Вот Эверест меня совсем не вдохновляет. Гималайский восьмитысячник Чо-Ойю — другое дело. Интересная вершина, шестая в мире по высоте — 8200 метров.

— Почему же Эверест не заводит?

— Там одновременно находится слишком много людей. Из-за коммерческих экспедиций — часовые очереди! Даже в особо узких местах! Это очень опасно.

— Надо думать.

— У тебя и так в баллоне ограниченное количество кислорода, а ты еще вынужден тратить его на бессмысленное ожидание. Если возникнет форс-мажор, рискуешь вообще без кислорода остаться. Почти все фатальные случаи на Эвересте — как раз из-за этого.

— Ну и когда же следующий поход в горы?

— Не знаю. Сейчас нет времени на высотный альпинизм. На это требуется минимум месяц — с учетом подготовки. Такой отпуск позволить себе не могу. По крайней мере в должности президента ОКР.

Концерт

— Как-то в Instagram вы опубликовали свою фотографию в горах и процитировали «Памирскую песню» Юрия Визбора:

Гора — это прежде всего, понимаешь, друзья,
С которыми вместе по трудной дороге шагаешь.
Гора — это мудрая лекция «Вечность и я».
Гора — это думы мои о тебе, дорогая.

— «Памирская» — одна из любимых песен. Хотя честно вам скажу — раньше к творчеству Визбора был равнодушен. Проникся в 2008-м, когда сам начал в горы ходить. У Сергея, горного гида из Барнаула, ставшего моим другом и напарником, куча альбомов Визбора, всегда берет с собой. Вечерами в палатке слушаем.

— Когда-то вы «Ленинград» уважали.

— Ничего не изменилось. Правда, при дочках стараюсь не включать. У раннего Шнурова мата многовато. Вот последние тексты более академичные. Еще «Кино» люблю, «Наутилус». С недавних пор — «Песняров». Это никак не связано с политической ситуацией в Белоруссии. Просто в прошлом году на Европейских играх в Минске «Песняров» крутили с утра до вечера, я и подсел.

— На концерт «Ленинграда» выбирались?

— В Новосибирске-то? Не раз. О, что это были за концерты! Когда во втором отделении все музыканты во главе со Шнуровым выходили на сцену, из одежды на них были только сетчатые майки хоккейного СКА.

— Когда последний раз на концерт заглядывали?

— Год назад, в Сочи, на «Формуле-1″. После гонки выступали „Ночные снайперы“.

— Ну и как?

— Супер! Мне нравятся песни Дианы Арбениной, особенно „31 весна“.

— Шнуров рассказывал, что в Германии ему предлагали стать владельцем борделя. Вас на неожиданные инвестиции подбивали?

— Разве что в 1990-е. Но от идеи закупать в Турции свитеры, джинсы „пирамиды“ и другие шмотки, я отказался. Такой бизнес — не мое.

— В 2003 году вы обмолвились в интервью, что создали с друзьями в Новосибирске какой-то холдинг.

— Было. К сожалению, успеха проект не принес.

— Лично вы много потеряли?

— Да дело даже не в деньгах. А в дружбе. Не скажу, что рухнула. Но и крепче не стала.

— У вас в семье все врачи. Причем в специализациях не повторяются. Папа — терапевт, мама — акушер-гинеколог, сестра — стоматолог. Если бы вы были доктором — то каким?

— Наверное, хирургом-ортопедом. Но это так, фантазии. К медицине с детства душа не лежала. А родители не настаивали. После школы поступил в университет на факультет автоматики и вычислительной техники. Компьютеры, программирование — вот это мне было интересно. Закончив три курса, понял, что совмещать учебу с серьезными тренировками нереально. Перевелся на физкультурное отделение в педагогический.

— Вы и сегодня в гаджетах здорово разбираетесь?

— Ну что вы! Молодежь давно меня обскакала.

— Вот выходит новый айфон — через сколько он у вас появляется?

— Через два на третий.

— Вы про дни?

— Про модели! За новинками не гонюсь. Для меня телефон — в первую очередь средство связи.

— Квартира в Москве у вас по-прежнему съемная?

— Теперь своя. На Ходынке.

— Москва — ваш город?

— Нет. Никогда не мечтал перебраться сюда насовсем. Хоть и живу в Москве уже пять лет, все равно воспринимаю ее исключительно как место службы. Если б не работа, я бы из Новосибирска не уехал.

— В чем вы абсолютный сибиряк?

— В подходе к гардеробу. Как известно, сибиряк — не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается. Будто про меня сказано. У москвичей в этом плане манеры своеобразные. Никак не привыкну, что многие даже в мороз — нараспашку, молодежь так вообще в штанах с голыми лодыжками разгуливает.

— Местечко, которое открыли для себя в Москве недавно — и вам очень понравилось?

— Парк Дружбы на Речном вокзале. У меня в том районе много знакомых, но в парке до этого года ни разу не был. Тут зашел — и обомлел. Столько прудов! Чистенько, красиво, утки плавают…

— Допустим, у вас на стене висит „Московский дворик“ Василия Поленова. На противоположную имеете возможность повесить любую картину мира. Чтобы „монтировались“. Какую выбираем?

— Раз уж мы полвечера про горы говорили — что-то из Николая Рериха. На его полотна могу часами смотреть. Завораживает. В свое время на меня большое впечатление произвела выставка картин Рериха, проходившая в Новосибирске. Был я и в музее, которой ему посвящен. Это на Алтае, село Верх-Уймон, по дороге к Белухе. Если окажетесь в тех краях — зайдите, не пожалеете.

Ошибка

— Вы всю спортивную карьеру курили. Когда бросили?

— Восемь лет назад. В августе 2012-го на Памир собирался, на пик Ленина. Понимал — с сигаретами на время придется завязать. Готовиться начал в мае, подумал — ну и зачем три месяца ждать? Примял бычок в пепельнице, сказал себе: „Больше не курю“. С того дня — ни одной затяжки.

— Даже не тянуло?

— Не-а. Хотя мой друг Сережа Шариков (двукратный олимпийский чемпион по фехтованию. — Прим. „СЭ“) сразу застращал: „Ой, на третий день будешь вешаться. На пятый — просто трындец…“ Он периодически бросал, но долго не мог продержаться. А я — легко. Помню, на пятый день проснулся с тревогой, прислушался к организму — не тянет!

— Курили-то много?

— Около пачки в день.

— Как погиб Шариков?

— В Калужской области катался с друзьями на квадроциклах по лесу, затем на трассу выехали, Сережа еще зачем-то шлем снял. Лоб в лоб столкнулись с „девяткой“. Я тогда был в Швейцарии на конгрессе Европейской конфедерации фехтования. Вечером сидел в гостинице, смотрел финал Лиги чемпионов „Ювентус“ — „Барселона“. Тут звонок…

— На похороны успели?

— Да, мгновенно поменял билеты и улетел в Москву.

— Кто-то из ваших коллег сказал: „Шариков не был рисковым парнем. Потребность в адреналине — это не про него“.

— Не согласен! Наоборот, Сережа не боялся рисковать — что на фехтовальной дорожке, что за ее пределами. Иногда, глядя как лихо ведет поединок, я думал: „В жизни бы так не поступил“. Он и за рулем погонять любил. Камер-то раньше не было. Я всегда делал Шарикову замечания, когда ехал с ним в машине: „Серега, потише, мы никуда не торопимся…“

— У вас квадроцикл был?

— Пробовал — не понравилось. Пыльно, грязно. Вот на снегоходе катаюсь с удовольствием. Но после Сережиной гибели уже не так сильно на гашетку жму.

— Какие ошибки в жизни вам особенно хотелось бы исправить?

— Назову одну. 2008-й, Олимпиада в Пекине, полуфинал с американцами. При счете 44:44 вместо оборонительного действия нужно было провести атакующее. А я ошибся, и это стоило нашей команде медалей. До сих пор не могу себе простить. Эх, года мне не хватило, чтобы завершить карьеру на мажорной ноте!

— ???

— В 2007-м выиграл свое десятое золото на чемпионате мира — в личном первенстве. Но в Пекине в первом же бою уступил французу Лопесу с неприличным счетом. Кажется, 8:15. Если прежде потерю скорости удавалось компенсировать за счет опыта, то здесь уже никуда не успевал. Соперники были быстрее, подвижнее. А я — выжат как лимон.

— Тренерский штаб это понимал?

— До Олимпиады? Вряд ли. В Пекине я убедился — заканчивать надо вовремя. Однако тренеров не осуждаю. Поставьте себя на их место. У вас в команде пусть возрастной, но действующий чемпион мира в индивидуальном зачете. Кто бы его отцепил?

— Как сложилась судьба сабель, которыми выигрывали Олимпиады?

— Ни одну не сохранил. Для меня они ценности не представляли. Вот вы ручкой пишите статьи. Чернила заканчиваются — берете новую. Старую — в мусор. Даже если написали ей что-то удачное. Правда ведь?

— Точно.

— Так и у меня с саблями. Какую-то после Игр попросили передать в спортивный музей. Другими продолжал фехтовать, когда ломались — выкидывал.

— Однажды вы спасли бой, проигрывая 10 очков.

— 11!

— Еще лучше. Что за история?

— Финал чемпионата России. Новосибирск против Москвы, командный турнир. Я вышел на дорожку при счете 29:40. Итог — 45:44.

— С кем фехтовали?

— С Алексеем Дьяченко, бронзовым призером Олимпиады в Афинах. За новосибирскую команду тогда выступали юниоры, они много упустили. Я вышел на дорожку не то чтобы обреченно — но и не очень рассчитывая на успех. А дальше один удар, второй, третий… Соперник занервничал, потерял уверенность. Дожать его было уже делом техники. Примерно то же самое случилось в полуфинале чемпионата Европы. Когда в личном турнире горел поляку 1:11, но вырвал победу 15:12!

— Переводя на футбольный язык, спаслись со счета 0:4?

— Можно и так сказать.

— Фехтование оставляет шрамы на теле?

— Редко. Защита у нас хорошая. У меня один-единственный шрам. Как-то на тренировке атлетичный парень с такой силой рубанул по невооруженной руке, что рассек предплечье. Тогда в сабле, в отличие от рапиры и шпаги, еще не было электрофиксаторов. Судьи на глаз определяли удары, вот их и старались наносить акцентированно.

— Это больно.

— Да ерунда, терпимо. Главное, когда и в сабле электрофиксаторы ввели, тот парень все равно продолжал лупить от души, приговаривая: „Бей сильнее — чтобы ярче горело!“

— Момент самой жуткой усталости в вашей жизни?

— Это точно не связано с фехтованием.

— А с чем?

— Тот самый спуск с пика Коммунизма вымотал страшно. Когда до базового лагеря добрался, двое суток спал по 20 часов! С коротким перерывом на обед и ужин.

Миллиардер

— На Олимпиаде в Атланте вы взяли золото и в личном турнире, и в командном. За две медали вам полагалось 100 тысяч долларов. Чувствовали себя миллионером?

— Миллиардером. Таких денег ни до, ни после в руках не держал.

— Наликом получили?

— Нет. Это в 1992-м за Олимпиаду в Барселоне призовые давали наличными. Но тогда и суммы были другие. За золотую медаль — 3 тысячи долларов. Для сравнения — новые „Жигули“ шестой модели стоили 5 тысяч долларов. А в 1996-м до нас уже дошла цивилизация, все переводили на банковский счет.

— На что потратили?

— Купил в Новосибирске в новом доме квартиру. Пятикомнатную! Отдал 60 тысяч долларов, плюс старая квартира пошла в зачет. Еще тысяч 20 заплатил за ремонт и мебель.

— Недолго же вы миллиардером пробыли.

— Ну и что. Зато сейчас понимаю — это одно из моих лучших вложений. С тех пор, как с семьей в Москву перебрались, квартира пустует. Если в Новосибирск приезжаем, живем в загородном доме. Но в августе после отпуска на Алтае по дороге в аэропорт заскочили с женой в эту квартиру.

— И что?

— Такая ностальгия нахлынула! Столько воспоминаний! Прошелся по комнатам, с умилением рассматривал старые фотографии, детские рисунки, поделки… Жена поторапливала: „Нам пора“. А я все никак не мог выйти из квартиры, где не был пять лет. Часть снимков забрал с собой.

— В молодости шальные траты были?

— Нет. Я очень практичный. К примеру, всю премию за Барселону потратил на покупку гаража. Раз уж на новую „шестерку“ не хватало. На нее лишь через полтора года накопил.

— Неужели даже в 1990-е у вас не было золотой цепи размером с палец?

— Цепь была — не с палец, поменьше. Но это не шальная трата, покупал осознанно. Тогда — самый писк моды. Как мог спортсмен ходить без золотой цепи? Немыслимо! Она и сейчас где-то дома лежит.

— Если б вы были журналистом — первый человек, к которому отправились бы на интервью?

— К Ельцину. Нельзя сказать, что отношусь к Борису Николаевичу негативно. Мне бы хотелось понять логику его поступков — чем руководствовался, когда проводил реформы? Думал ли, что люди окажутся в полной нищете? Вряд ли он хотел навредить родной стране. Но в какой-то момент все пошло наперекосяк. Еще с Лениным было бы любопытно потолковать.

— О чем?

— О России, о революции. Это тоже драматичный период в истории нашей страны. Вот Брежнев с эпохой застоя мне не так интересен.

— Три вещи, которые не переносите в людях?

— Двух достаточно — неискренность и предательство. Это то, что разрушает природу человеческих взаимоотношений. С другими недостатками готов примириться. Все мы неидеальны, я в том числе. Если б каждый, кто со мной общается, сконцентрировал бы внимание на моих минусах, вокруг меня была бы выжженная земля. А так ничего. Еще терпят.

Источник: Юрий Голышак, Александр Кружков/"Спорт-Экспресс».