Олимпиада вместо Афганистана и случайная слеза Мишки. Открытие и закрытие Игр-1980 в Москве — в рассказах участника

Игорь Рабинер поговорил с Игорем Куперманом, известным хоккейным функционером, который в качестве солдата Таманской дивизии принял участие в церемониях открытия и закрытия Олимпиады в 1980 году.

3 августа исполнилось 40 лет со дня церемонии закрытия московской Олимпиады-1980. Игорь Куперман много лет работал в «Виннипег Джетс» и «Финикс Койотис» директором по хоккейной информации, был заместителем генерального менеджера сборной России на Олимпиаде-2002, в течение семи лет трудился официальным представителем КХЛ в Северной Америке, а сейчас занимается международными проектами в структуре НХЛ в Торонто.

А в 1980 году он был простым солдатом Таманской дивизии, которому удалось поучаствовать в церемониях открытия и закрытия Олимпийских игр в Москве. По случаю 40-летнего юбилея Олимпиады Куперман рассказал обозревателю «СЭ» множество интереснейших подробностей подготовки и проведения тех церемоний. Ниже — его монолог.

«Ваши вопросы тренерам». — «Закончилась фанта. Что делать?!»

С предстоящей Олимпиадой я познакомился больше чем за год до ее начала. На ЧМ-79 по хоккею в Москве работал в бригаде «Советского спорта» — это был мой первый журналистский опыт на серьезном уровне. И там уже пробовали некоторые вещи, которые потом появились на Олимпиаде.

Очень хорошо запомнил, что в первый же день чемпионата во Дворце спорта «Лужников» (тогда — Центрального стадиона имени Ленина) для журналистов была бесплатная фанта. Причем даже не в бутылках, а в автоматах — нажимаешь и льешь, сколько хочешь. Для нас тогдашних — напиток совершенно бесподобного вкуса. Журналисты толпились около фанты с не меньшим интересом, чем в самой ложе прессы во время матчей. И нам сказали, что, если здесь дегустация фанты пройдет успешно, она будет и на Олимпиаде.

Хорошо помню пресс-конференцию в конце первого игрового дня. Сборная СССР разгромила поляков — 7:0. Ведущий, Борис Федосов, создатель «Снеговика» (талисмана турнира на приз газеты «Известия», — И.Р.), попросил журналистов задавать вопросы тренерам. Встал известный статистик Юрий Лукашин, с которым мне потом посчастливилось работать в журнале «Спортивные игры»: «Закончилась фанта. Что делать?!» Тренеры стали между собой переговариваться, и я краем уха услышал, как кто-то из немецких журналистов спросил: «Was ist das fanta?» При том, что выпускать ее начали именно в Германии.

Федосов взял микрофон: «Мы выяснили — только что вылетел самолет из Дюссельдорфа, так что завтра все будет нормально!» После этой фразы у прессы вопросов к тренерам больше не возникало. Пресс-конференция закончилась. Виктор Тихонов очень недовольно крутил головой, явно показывая: «Им что, больше не о чем спросить?»

Когда к фанте привыкли, журналисты стали в нее доливать водку. Скажу вам, что у этого коктейля был очень неплохой вкус! В результате к концу каждого рабочего дня чемпионата мира некоторым журналистам уже было довольно сложно отличить сборную Польши от команды Чехословакии — у них похожая, красная, форма. Но не мне — в 21 год я вел себя прилично.

Под самой крышей Дворца спорта было еще особое пресс-кафе, и там для советского человека был вовсе фантастический выбор алкогольных напитков. Я несколько раз там был, и почему-то запомнил джин Seagram's и жареную говяжью вырезку за пять рублей. Раздолье было и для курильщиков — Marlboro, Winston-Salem… По сравнению с «Призом «Известий», на котором я там ранее был, ассортимент всего был гораздо шире. И это тоже была «разминка» перед Олимпиадой.

США не приехали на Олимпиаду-80, но участвовали в Спартакиаде-79

Летом 1979 года я окончил институт — и тут же попал на Спартакиаду народов СССР. Сейчас бы сказали, что это была открытая Спартакиада — потому что это была репетиция Олимпиады, и в ней пригласили участвовать все желающие страны, причем включая несколько десятков государств, которые потом откажутся участвовать в Играх-1980 из-за вторжения советских войск в Афганистан. Я работал в пресс-центре волейбольного турнира на Малой спортивной арене и в универсальном спортивном зале «Дружба», и там уже продавалось немало олимпийской символики. А в женских соревнованиях, помимо сборных советских республик, участвовали в сильнейших составах сборные США, Японии, Кубы и Польши. Японки, кстати, победили, обыграв в главном финале сборную РСФСР, а американки заняли третье место, справившись в финале утешительном с командой Ленинграда.

Московский народ уже балдел, потому что такого количества иностранных гостей, друзей-соперников, как их тогда называли, никогда не видел. Мне почему-то запомнилось, что двухметровая американская тетя-волейболистка Фло Хайман засаживала мяч с такой силой, что после игр я специально подошел посмотреть, осталась ли на паркете от ее ударов воронка. Но покрытие справилось!

Я смотрел на Большой спортивной арене Лужников открытие Спартакиады, и там было совершенно невиданное и диковинное шоу. Возникали громадные картинки из живых людей, а я как раз сидел на трибуне напротив. В тот момент не представлял себе, что всего через три месяца, когда меня призовут в армию, познакомлюсь с этими ребятами лично.

Там же пообщался с актером Валерием Рыжаковым. Мы за чашечкой кофе разговорились о предстоящей Олимпиаде — и, конечно, я не мог не спросить его о финальной сцене из фильма «Офицеры», где он играл командира танкового батальона. Просто мой папа был танкистом, дошел до Берлина — отсюда и интерес. Рыжаков объяснил, что там на марше двигалась колонна Кантемировской гвардейской танковой дивизии.

А меня через три месяца призвали в Таманскую дивизию. Для нас кантемировцы — это были главные соперники по всем военным соревнованиям. И впоследствии я не раз пересекался с ними лично.

Олимпиада-80 — вместо Афганистана

Через несколько дней после того, как я принял присягу, в декабре 1979 года, мы узнали, что советские войска вошли в Афганистан. Выяснили мы это после того, как нас ночью подняли по тревоге, и командир спросил: «Кто хочет помочь Народной демократической республике Афганистан?» Из строя вышли шесть человек, и больше я их никогда не видел.

Поползли слухи, что наш полк отправят в Афганистан, потому что туда уезжало все больше и больше людей. Стали даже приходить письма, и фрагмент из одного мне запомнился: «Душманы целят и бьют в голову». Читать это было не просто жутко, а невозможно было поверить своим глазам.

Я работал в штабе батальона, поскольку был единственным из солдат с высшим образованием — у меня не было военной кафедры в институте. Благодаря этому одним из первых узнал, что нас собираются отправить на Олимпиаду. Но никто не знал и не мог выяснить, зачем. Мы склонялись к мысли, что охранять объекты или поддерживать порядок. И только после Игр начальник штаба батальона, старший лейтенант Сергей Капитонов рассказал, что нас действительно собирались отправить в Афганистан. Но наш 406-й гвардейский Шяуляйский полк Таманской дивизии был любимым полком командующего Московским военным округом генерала Говорова. И он сказал высшему руководству Министерства обороны, что без нашего полка он не гарантирует нормальное проведение церемоний открытия и закрытия Олимпиады. Можно сказать, Говоров нас отстоял и спас от «выполнения интернационального долга».

Зимой 1980 года, сразу после хоккейного «Чуда на льду», нескольких человек из штаба батальона, в том числе меня, вызвали в штаб полка. И политрук полка сказал, что есть распоряжение не брать на Олимпиаду солдат некоренной национальности, в первую очередь представителей прибалтийских и среднеазиатских республик. Конечно, это удивило, но у нас в батальоне почти все были из средней полосы в России, включая Москву. «Неправильных», с этой точки зрения, фамилий можно было заподозрить всего две — снайпер Марат Исхаков и шофер Нуритдин Матхаликов. Но в итоге и они на Олимпиаду попали, поскольку прописаны были в городах России. А анкеты всех солдат, как потом выяснилось, изучались тщательно.

Шесть тысяч переодетых солдат на церемониях открытия и закрытия

В итоге на трибуне нас сидело шесть тысяч человек. Там были мы и другой полк Таманской дивизии. Нам сказали, что с мая 1980 года мы можем не стричься, чтобы больше походить на гражданских людей. В середине мая настал долгожданный день, и мы приехали на Парадную площадку (она так называлась, потому что там готовились к парадам) Ходынского поля, где был центральный военный аэродром и находился штаб ВВС Московского военного округа. Мне показали этот штаб и сказали, что на втором этаже находился кабинет Василия Сталина, возглавлявшего военно-воздушные силы округа. Но зайти туда я не смог — охрана стояла такая, словно Василий Иосифович был жив.

На Парадной площадке нас ждали очень много рядов сколоченных деревянных скамеек. Лавочки без спинок, какие раньше были на стадионе в Лужниках. И они были сделаны так, что представляли собой точную копию того, как мы должны располагаться на трибуне Большой спортивной арены.

Мы тренировались там по 4−6 часов почти каждый день в течение двух с половиной месяцев. Под палящим солнцем, в дождь — погода не имела значения. Иногда во время тренировок на Парадной площадке ребят оттаскивали с тепловыми или солнечными ударами. Условия были, что называется, максимально приближенные к «боевым», чтобы все было как на церемониях. Мы никому не должны были говорить, что служим в армии. Кто бы нас ни спросил. Спортсмены! Какое общество — не важно.

Каждому выдали небольшой разлинованный листочек плотной бумаги, меньше стандартного формата, складные вееры, несколько разноцветных флажков 50 на 50 сантиметров с двумя палочками — чтобы их можно было разворачивать и сворачивать. Листок плотной бумаги, куда полагалось записывать, когда какой флажок поднимать, нужно было прикрепить булавкой с маленьким пластмассовым шариком к спине солдата, который сидел перед тобой.

Поначалу, поскольку народ молодой, шустрый, булавки использовались не по назначению. Их иногда втыкали впереди стоящему воину в мягкое место. Ребята подскакивали прямо во время репетиции. Но подобные шалости офицеры очень быстро пресекли. Нам даже выдали специальные сумочки, чтобы все эти причиндалы мы носили с собой.

На этом разлинованном листочке бумаги были напечатаны цифры, и мы сами должны были вписывать, на какой цифре флажок какого цвета мы должны развернуть и поднять. Перед нами была построена большая деревянная вышка, на которой был режиссер-постановщик Лев Вениаминович Немчик. Он поднимал крупно нарисованный номер и для верности громко произносил его в мегафон. И мы в соответствии с тем, что он нам говорил и показывал, должны были поднимать флажок определенного цвета, который мы вписывали в эти карточки.

Мы были не просто солдатами, а гордо именовались «операторами художественного фона». Поначалу, конечно, было очень непросто. Режиссер-постановщик орал в мегафон очень часто, но по делу. Если кто-то поднимал флажок не того цвета, Немчик кричал: «Кто зажег фонарь?» или «Сколько можно вешать фонари?», а потом громко клеймил провинившегося позором и нехорошими словами. И я, конечно, постарался не путать это со строкой «Победной молнией пульсирует фонарь» из песни «Трус не играет в хоккей». Этот «фонарь» был совсем не победным, и за него военное начальство решило вводить наказания. Потому что фонарей было очень много.

О Немчике я раньше не слышал, но вроде бы — неточно — именно он ставил церемонии Спартакиады народов СССР 1979 года. Он очень много работал, хорошо к нам относился… если мы не поднимали «фонари».

Кто ошибался — того отправляли рыть окопы

Виновные тут же выдергивались из общей толпы и отправлялись обратно в часть, на полигон, рыть окопы. Для них Олимпиада заканчивалась, не начавшись. Помню, как один офицер даже крикнул вслед одному провинившемуся солдату: «Это тебе не боевую машину пехоты водить!»

Однажды отправили в часть и меня. Я уже внутренне попрощался с Олимпиадой. Но это произошло не потому, что я «зажег фонарь». Намного хуже: я провалил важное задание. Командир батальона, капитан Антон Комяк дал мне задание купить в одном московском магазины шторы или портьеры для штаба в Алабино. Но задание было с закавыкой: в магазине на улице Горького (ныне Тверской) надо было взять какой-то особый чек для отчетности. Но там о таком чеке слыхом не слыхивали и смогли дать мне только обычный чек. Я вернулся — и что тут началось!

Комяк шумел. Я запомнил только одну фразу: «Ты же мне в карман залез!» Но самое смешное, что ровно через десять лет точно такую же фразу — но не в мой адрес — произнес тренер воскресенского «Химика» Владимир Васильев. Это случилось, когда после ошибки Дмитрия Квартальнова, нынешнего тренера «Ак Барса», воскресенцы пропустили гол в матче с одним из клубов НХЛ во время турне по Северной Америке. А тогда премии давали только за выигрыш серии, то есть победы более чем в половине матчей. Перед последним матчем такая премия «Химику» улыбалась — вот почему Васильев так накричал на Квартальнова.

Короче, после прихода из магазина без специального чека меня тут же отправили в часть. Там же со мной оказался провинившийся в Москве один из ребят, который был отправлен с Олимпиады за «идеологическую диверсию». Почтальон нашего полка Коля Боташев, с которым я до сих пор поддерживаю отношения, сын великолепного спортивного фотографа Мстислава Боташева, потом мне рассказывал, что часть писем во время Олимпиады скрывали, чтобы предотвратить утечку важной информации.

Всеобщее внимание привлек обгорелый треугольный конверт без обратного адреса. Вскрыли — и письмо начиналось с фразы: «Пишу на плече убитого друга…». Как будто этот солдат находился в Афганистане, а не на Парадной площадке. Солдата каким-то образом тут же нашли и отправили в Алабино, а замполит батальона, старший лейтенант Виктор Гришаев, получил за это нагоняй.

Этот солдат не объяснял, зачем так поступил, но все и так ясно. Как я уже говорил, нас должны были послать в Афганистан, но вступился командующий МВО генерал Говоров. А вот добровольцев от нас в Афганистан уехало много. Вот этот «герой» и хотел сойти за одного из них. Ведь нам писали только на адрес войсковой части 73881, а потом письма переправляли солдатам в Афганистан. Так что он просто хотел создать впечатление, что воюет, а не готовится к Олимпийским играм.

Меня через неделю амнистировали, вернули из опалы в Москву. Командиры говорили: «Разболталась дисциплина». Нам выдали маечки, тренировочные штаны, кроссовочки, пять разноцветных кепочек для участия в церемонии открытия. А также носки и даже трусы. Но ходить в них по территории Парадной площадки «не рекомендовалось» — термин явно не военный, допускавший различные толкования. Поэтому все равно ходили — ведь одежда гражданская.

Дошло до того, что не всегда отдавали честь командирам, как полагалось, когда встречаешься с проходящим мимо офицером. А командиры ближе к Олимпиаде на это уже и не реагировали. Как в анекдоте: «Ваня, ты почему мне честь не отдаешь? Ты что, на меня обиделся?» Помимо этого, небольшая часть личного состава уже вовсю заранее отмечала как открытие, так и закрытие Олимпиады. Вот их уже отправили в часть навсегда. Причем не просто так, а, как говорил командир Комяк, «на гауптическую вахту». Он думал, что с немецкого это расшифровывается именно так.

Эпидемия желтухи и случайная слеза

Мои приключения отправкой в часть не закончились. За полгода до Олимпиады от нас сбежал один солдат. Он не дезертировал, а получил «блатной» вызов на службу в Москву, в ЦСКА. И уехал, не поставив в известность нашего командира батальона. Прошло полгода, я думал, что ситуация забыта. Но тут Комяк вызывает меня в палатку штаба на Парадной площадке и ставит задачу: «Так, гвардии рядовой Куперман. Берешь двух крепких мужиков, едешь за беглецом по такому-то адресу. Схватить, связать и доставить!»

Говорю: «Товарищ капитан, как связать? Его же через всю олимпийскую Москву тащить!» Он взревел: «Шо? Солдат Таманской дивизии, олимпиец, задает такие непотребные вопросы?!» Но потом отошел: «Скажи, если не сдастся, что мы его на почетное место посадим. Будет флажками махать!» Приказы командования, как вы понимаете, не обсуждаются. Поехали через всю радостную Москву в олимпийской форме, в которой нам предстояло участвовать в торжественной церемонии, — точно как в «Джентльменах удачи», только мы представляли не «Трудовые резервы», а Вооруженные Силы. К счастью, беглеца не было дома, и мы вернулись с пустыми руками.

А тут еще в нашем батальоне неожиданно началась эпидемия желтухи. Однажды я был в увольнительной дома и, вернувшись, не обнаружил своей палатки на 32 человека. Из них 31 заболел желтухой, для них Олимпиада закончилась. Мне, единственному, повезло — тем более что через три месяца у меня родилась дочка. А палатку сожгли.

Как «заплакал» олимпийский Мишка? Все происходило на моих глазах. Была репетиция на Парадной площадке, мы сидели на своих скамейках. Это была где-то середина подготовки, люди уже знали, что и как делать. Но несколько человек снова «зажгли фонарь». Их тут же вывели. Режиссер Немчик сначала стал шуметь, а потом вдруг воскликнул: «Стойте! Верните их на место!» Оказалось, что эти непроизвольные «фонари» вызвали такой эффект, как будто у Мишки из глаза потекла слеза. И режиссер это заметил. С тех пор мы стали это дело тренировать и отрепетировали как следует. Ни в каких первоначальных замыслах этого не было.

Несколько тренировок проходили на Большой спортивной арене ночью. Продолжались они несколько часов и не предусматривали даже коротких перерывов на посещение туалета. Ходить, опять же, «не рекомендовалось». Я сидел недалеко от входа в сектор в Лужниках и однажды был свидетелем истошного крика: «Таманцы, за мной!» После чего группа солдат сорвалась прямо с репетиции и рванула в проход — чтобы сходить в туалет в подтрибунное помещение. На следующий день на репетиции при входе в сектора уже стояли люди крепкого телосложения из определенных органов. Никого не выпускали.

Что такое «залив сверху»

Кормили нас на Парадной площадке хорошо. Без тех деликатесов, которые во время Олимпиады продавались в городе, — но лучше, чем в дивизии. Родители, помню, не делали съестных запасов из тех редких продуктов, которые тогда продавались, потому что они были скоропортящимися. Сейчас, во время коронавируса, на первых порах что в Торонто, где я живу, что, не сомневаюсь, в Москве люди закупались намного мощнее.

Было две генеральные репетиции — соответственно, по одной перед открытием и закрытием. Мы безвылазно сидели по восемь часов на трибуне Большой спортивной арены. Приезжали раньше всех, когда никого еще там не было, уезжали только тогда, когда вся чаша стадиона пустела. Причем был строжайший приказ не покидать места, и я, уже наученный чьим-то горьким опытом, с утра ел только кашу, а чай и компот предусмотрительно не пил.

Но ребята нашли очень оригинальный выход из положения. У нас было несколько специальных команд режиссера — например, «залив сверху» или «залив снизу». Это означало, что мы должны смотреть на четвертый от себя ряд — либо выше, либо ниже. И если на этом четвертом ряду кто-то поднимал флажок, то в этот момент нужно было поднять свой флажок. Получалась эдакая волна.

Но некоторые понимали команду «залив сверху» буквально, так как возможности сходить в туалет у них не было. В эти секунды приходилось сидеть и приподнимать ноги. Чтобы тебя действительно не залило. Задача была непростая — одновременно поднимать флажок и ноги. И хотя это было только во время генеральных репетиций, на самих церемониях я действовал так же, и права на ошибку не было вообще!

Как на открытии едва не упал Сергей Белов

На ночной генеральной репетиции церемонии открытия был сильнейший дождь. Мы все восемь часов сидели мокрыми. Если смотреть на нас с противоположной трибуны, я сидел в правом нижнем углу, недалеко от входа в сектор. Сергей Белов пробежал с факелом мимо меня — мне даже кажется, что я где-то углядел себя на видео. Но, может, просто выдаю желаемое за действительное.

Белов бежал по мокрому настилу и скользил. У него был один поворот на 90 градусов, после которого он уже бежал к самой чаше. И вот он сделал этот поворот — и провалился. Нет, он не упал, но щиты клали на специальные штыри-подставки. А кто-то из ребят плохо его закрепил, и нога Белова провалилась вместе со щитом. Но ему удалось не упасть и не травмироваться — знаменитый баскетболист не подал виду, что произошло что-то экстраординарное, и продолжил движение к чаше. Несколько лет спустя я Сергея Александровича интервьюировал, мы вспоминали этот эпизод — и вместе улыбнулись. Хотя в тот момент ему наверняка было не до улыбок.

Все время между началом и концом Олимпиады мы тренировали закрытие. Никто с Парадной площадки не уезжал. Еще до начала Игр мы репетировали обе церемонии, потому что сосредоточиться только на открытии означало оставить гораздо меньше времени для закрытия. Никаких возможностей ходить на соревнования, общаться с людьми, в том числе иностранцами, у нас не было. Пару раз меня на день отпускали домой, но я никуда не ходил. У меня должен был родиться ребенок — дочка появилась на свет перед осенним парадом. Заглядывал только в магазины и думал: «Где я нахожусь?!» Завезли огромное количество зарубежных продуктов!

Что меня поразило — Москва опустела. Не помню уже, знал тогда или нет, что иногородних в столицу не пускают, а все подозрительные элементы выкинули из нее за 101-й километр. Так или иначе, мой родной город выглядел непривычно. Мы в этих операциях не участвовали, поскольку Таманская дивизия — мотострелковая. Наверное, дивизия Дзержинского или другие подразделения КГБ или МВД в чем-то таком участвовали, но нас это не коснулось.

25 июля умер Владимир Высоцкий, и, как теперь кажется из кинохроники, его провожали в последний путь от театра на Таганке все, кто остался в городе. Мы же узнали о случившемся через два-три дня от начальника штаба батальона Капитонова. Если мне не изменяет память, то режиссер Немчик даже заводил песни Высоцкого во время тренировок на Парадной площадке. И мы слушали их в коротких перерывах между репетициями.

Находясь на Большой арене, общаться ни с кем, кроме своих же солдат и офицеров, мы не могли. И не из-за запретов. Все было организовано так, чтобы у нас просто не было для этого никакой возможности. На Парадную площадку вообще не было доступа гражданским. КПП охраняли, как ядерный полигон. В Лужники, когда мы тренировались, никого не пускали. И на сами церемонии подвозили на автобусе, когда еще никого не было, а увозили, когда уже все покинули арену. И не выпускали с трибуны.

Не верьте историям, что Мишка на закрытии не хотел взлетать. Мы видели его только один раз до церемонии закрытия, поскольку все хранилось в строжайшей тайне. Его только однажды, во время репетиции, вывели из нижнего сектора — и был ветер. И Мишка рванул в воздух так, что даже приподнял нескольких людей, которые держали его за канаты! Люди, стоявшие рядом, быстро схватились за эти канаты и вернули их на землю. Хорошо, что они находились поблизости — попытка «побега» Мишке не удалась.

Но потом его все-таки отправили в небольшой «тренировочный полет». Метров на 20−30, просто чтобы проверить, взлетает он или нет. Но за пределы чаши стадиона Мишка тогда, конечно, не вылетел. Это произошло уже только во время самой церемонии закрытия.

Ондатровая шапка Брежнева, разгром Парадной площадки и возвращение в Лужники

Таманцы не подкачали. Нам показывали крупные цифры из-под козырька противоположной трибуны. Да еще и на нашей трибуне установили микрофон и тихо через него мы тоже слышали все эти цифры. Никогда не придумывал, что на закрытии я плакал вместе с Мишкой, потому что сидел далеко от того места, где он «плакал», и видеть этого не мог.

Самое интересное, что фигуры, которые мы своими флажками изображали, я никогда не видел! А увидел, только когда изобрели YouTube много-много лет спустя. В этот момент, помню, даже не смог сдержать слез. Тогда же, в 80-м, лишь один раз увидел крупное фото с изображением одной из фигур на фоне герба СССР. Оно было установлено перед входом в издательство «Известия» на «Пушкинской». И, зная, где я сидел, нашел себя на этом фото.

На самой церемонии «фонари», конечно, уже никто не зажигал. Было совершенно бесподобно, нас выдрессировали до совершенства. Смотрю повторы — и нет ни малейшей шероховатости. Два с половиной месяца репетиций дали о себе знать. Те, кто зажигал «фонари», в этот момент рыли окопы на полигоне. Остались только лучшие.

Было фантастическое ощущение праздника. Когда Мишка улетал, я не плакал, но было грустно. Я долго смотрел в темное небо… Мы ждали, пока все зрители разойдутся, а потом вернулись на Парадную площадку, быстро собрались и тут же отправились в расположение полка в Алабино. Все, как в песне: «Олимпийская сказка, прощай!»

Но всего через месяц мы снова были на Парадной площадке. И теперь уже сами — при полном параде, с аксельбантами, при оружии и БМП для подготовки собственно к параду. Простите уж за все эти «парадные» каламбуры — но на то она и армия. На параде мы очень близко видели Леонида Брежнева. Мой БМП проезжал мимо мавзолея, и я очень хорошо запомнил его ондатровую шапку.

В январе 1981 года мы снова оказались на Парадной площадке — ставить такую же программу для открытия 26-го съезда КПСС. Он прошел в конце февраля — начале марта 81-го, а программа была запланирована во Дворце спорта Лужников для делегатов. Этот съезд оказался последним для Брежнева, который умер меньше чем через два года.

Но тренироваться мы так и не начали, а пробыли там всего две недели. Потом вдруг все отменили, ничего нам не объяснив. Мы там очень мерзли в палатках — и, когда произошла отмена, в течение двух часов все разгромили и уехали обратно в Алабино. Раздолбали то ли со злости, то ли от холода, то ли от разочарования — зачем вообще привозили?

А через два года после этого я уже вернулся в Лужники, на новое постоянное место работы — был редактором радиовещания всего стадиона. И там еще очень многое в то время напоминало об Олимпиаде. Пройдет еще 20 лет — и мне самому уже доведется стать частью Игр, только зимних, в роли заместителя генерального менеджера хоккейной сборной России. Но это уже совсем другая история…

Источник: «Спорт-Экспресс».